Неточные совпадения
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и
перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и
пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
«А, товарищи! не куды
пошло!» — сказали все, остановились на миг, подняли свои нагайки, свистнули — и татарские их кони, отделившись от земли, распластавшись в воздухе, как змеи,
перелетели через пропасть и бултыхнули прямо в Днестр.
А знаешь, в солнечный день из купола такой светлый столб вниз
идет, и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе
летают и поют.
Крылатые обезьяны, птицы с головами зверей, черти в форме жуков, рыб и птиц; около полуразрушенного шалаша испуганно скорчился святой Антоний, на него
идут свинья, одетая женщиной обезьяна в смешном колпаке; всюду ползают различные гады; под столом, неведомо зачем стоящим в пустыне, спряталась голая женщина;
летают ведьмы; скелет какого-то животного играет на арфе; в воздухе летит или взвешен колокол;
идет царь с головой кабана и рогами козла.
Но и рассказ Инокова о том, что в него стрелял регент, очевидно, бред. Захотелось подробно расспросить Инокова: как это было? Он
пошел в столовую, там, в сумраке,
летали и гудели тяжелые, осенние мухи; сидела, сматывая бинты, толстая сестра милосердия.
Потом
иду в ванну или в реку купаться, возвращаюсь — балкон уже отворен; жена в блузе, в легком чепчике, который чуть-чуть держится, того и гляди
слетит с головы…
Она стригла седые волосы и ходила дома по двору и по саду с открытой головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не
шел ей и как будто готов был каждую минуту
слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и снимет.
Летают воробьи и грачи, поют петухи, мальчишки свищут, машут на проезжающую тройку, и дым столбом
идет вертикально из множества труб — дым отечества!
Потом я сделал вид, что
слетал в город, но расписки почтовой ей не представил, сказал, что
послал, расписку принесу, и до сих пор не несу, забыл-с.
И вот слышу, ты
идешь, — Господи, точно
слетело что на меня вдруг: да ведь есть же, стало быть, человек, которого и я люблю, ведь вот он, вот тот человечек, братишка мой милый, кого я всех больше на свете люблю и кого я единственно люблю!
— Мы в первый раз видимся, Алексей Федорович, — проговорила она в упоении, — я захотела узнать ее, увидать ее, я хотела
идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Я так и знала, что мы с ней все решим, все! Так сердце предчувствовало… Меня упрашивали оставить этот шаг, но я предчувствовала исход и не ошиблась. Грушенька все разъяснила мне, все свои намерения; она, как ангел добрый,
слетела сюда и принесла покой и радость…
Ну, фрак, белый галстук, перчатки, и, однако, я был еще бог знает где, и, чтобы попасть к вам на землю, предстояло еще
перелететь пространство… конечно, это один только миг, но ведь и луч света от солнца
идет целых восемь минут, а тут, представь, во фраке и в открытом жилете.
Следы все время
шли по реке. По ним видно было, что китаец уже не пытался перелезать через бурелом, а обходил его стороной. Та к прошли мы еще с полчаса. Но вот следы круто повернули в сторону. Мы направились по ним. Вдруг с соседнего дерева
слетели две вороны.
— А
пошлите меня в Тулу. Тут недалече: всего сорок пять верст. Духом
слетаю и дроби привезу, коли прикажете, целый пуд.
Верочка притронулась к замку, — замок
слетел: «
идите» — они выходят.
И
пошла по горам потеха, и запировал пир: гуляют мечи,
летают пули, ржут и топочут кони. От крику безумеет голова; от дыму слепнут очи. Все перемешалось. Но козак чует, где друг, где недруг; прошумит ли пуля — валится лихой седок с коня; свистнет сабля — катится по земле голова, бормоча языком несвязные речи.
— Постой, Катерина! ступай, мой ненаглядный Иван, я поцелую тебя! Нет, дитя мое, никто не тронет волоска твоего. Ты вырастешь на
славу отчизны; как вихорь будешь ты
летать перед козаками, с бархатною шапочкою на голове, с острою саблею в руке. Дай, отец, руку! Забудем бывшее между нами. Что сделал перед тобою неправого — винюсь. Что же ты не даешь руки? — говорил Данило отцу Катерины, который стоял на одном месте, не выражая на лице своем ни гнева, ни примирения.
Аня(печально). Это мама купила. (
Идет в свою комнату, говорит весело, по-детски.) А в Париже я на воздушном шаре
летала!
А около господа ангелы
летают во множестве, — как снег
идет али пчелы роятся, — али бы белые голуби
летают с неба на землю да опять на небо и обо всем богу сказывают про нас, про людей.
Все старые кряковные утки и даже матки, линяющие позднее, успели перелинять, только селезни перебрались не совсем и совершенно выцветут не ближе сентября, что, впрочем, не мешает им бойко и далеко
летать; все утиные выводки поднялись; молодые несколько меньше старых, светлее пером и все — серые, все — утки; только при ближайшем рассмотрении вы отличите селезней: под серыми перьями на шее и голове уже
идут глянцевитые зеленые, мягкие, как бархат, а на зобу — темно-багряные перышки; не выбились наружу, но уже торчат еще не согнутые, а прямые, острые, как шилья, темные косицы в хвосте.
— Ну уж пусть ведут, а сам я не
пойду. Лучше вот что, — начал он, — лучше
слетайте вы, милый Персиянцев…
— Умру, говорит, а правду буду говорить. Мне, говорит, сработать на себя ничего некогда, пусть казначею за покупками
посылают. На то она, говорит, казначея, на то есть лошади, а я не кульер какой-нибудь, чтоб
летать. Нравная женщина!
Пошли обычные при подобном случае сцены. Люди ставили самовар, бегали, суетились. Евгения Петровна тоже суетилась и
летала из кабинета в девичью и из девичьей в кабинет, где переодевался Николай Степанович, собиравшийся тотчас после чая к своему начальнику.
Оказалось, что Онички нет дома. У маркизы сделалась лихорадка; феи уложили ее в постель, укутали и сели по сторонам кровати; Лиза поехала домой, Арапов
пошел ночевать к Бычкову, а Персиянцева упросил
слетать завтра утром в Лефортово и привезти ему, Арапову, оставленные им на столе корректуры.
Через час мать была в поле за тюрьмой. Резкий ветер
летал вокруг нее, раздувал платье, бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого
шла она, и с размаху ударялся о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их по воздуху, уносил в небо. Там быстро бежали облака, открывая маленькие просветы в синюю высоту.
Пойдем туда, где дышит радость,
Где шумный вихрь забав шумит,
Где не живут, но тратят жизнь и младость!
Среди веселых игр за радостным столом,
На час упившись счастьем ложным,
Я приучусь к мечтам ничтожным,
С судьбою примирюсь вином.
Я сердца усмирю заботы,
Я думам не велю
летать;
Небес на тихое сиянье
Я не велю глазам своим взирать,
и проч.
О, как мила она,
Елизавета Тушина,
Когда с родственником на дамском седле
летает,
А локон ее с ветрами играет,
Или когда с матерью в церкви падает ниц,
И зрится румянец благоговейных лиц!
Тогда брачных и законных наслаждений желаю
И вслед ей, вместе с матерью, слезу
посылаю.
Но что сказал я? Где Руслан?
Лежит он мертвый в чистом поле;
Уж кровь его не льется боле,
Над ним
летает жадный вран,
Безгласен рог, недвижны латы,
Не шевелится
шлем косматый!
На место Максима взяли с берега вятского солдатика, костлявого, с маленькой головкой и рыжими глазами. Помощник повара тотчас
послал его резать кур: солдатик зарезал пару, а остальных распустил по палубе; пассажиры начали ловить их, — три курицы
перелетели за борт. Тогда солдатик сел на дрова около кухни и горько заплакал.
Приветствую тебя, обитатель
Нездешнего мира!
Тебя, которую
послал создатель,
Поет моя лира.
Слети к нам с высот голубого эфира,
Тебя ждет здесь восторг добродушный;
Прикоснись веществам сего пира,
Оставь на время мир воздушный.
Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном шуме молний,
шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни, а молнии,
летая над вершинами леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись, пугая людей.
Светает, в церквах веселый звон, колокола, торопливо захлебываясь, оповещают, что воскрес Христос, бог весны; на площади музыканты сдвинулись в тесное кольцо — грянула музыка, и, притопывая в такт ей, многие
пошли к церквам, там тоже — органы гудят
славу и под куполом
летают множество птиц, принесенных людьми, чтобы выпустить их в ту минуту, когда густые голоса органа воспоют
славу воскресшему богу весны.
А то увидит она в солнечный день, как «из купола светлый такой столб вниз
идет, и в этом столбе ходит дым, точно облака», — и вот она уже видит, «будто ангелы в этом столбе
летают и поют».
Шамбюр, у которого голова также немножко наизнанку, без памяти от этого оригинала и старался всячески завербовать его в свою адскую роту; но господин купец отвечал ему преважно: что он мирный гражданин, что это не его дело, что у него в отечестве жена и дети; принялся нам изъяснять, в чем состоят обязанности отца семейства, как он должен беречь себя, дорожить своею жизнию, и кончил тем, что
пошел опять на батарею смотреть, как
летают русские бомбы.
Она своими руками открывала все окна каждое утро, чтобы мухам было удобнее
летать, а когда
шел дождь или было холодно, закрывала их, чтобы мухи не замочили своих крылышек и не простудились.
— Как тебе, брат, не надоест
летать? Вон как жарко бывает на солнышке: как раз задохнешься. А у меня всегда прохладно. Плавай себе сколько хочешь. Небось летом все ко мне в воду лезут купаться… А на крышу кто к тебе
пойдет?
Табун проходил вечером горой, и тем, которые
шли с левого края, видно было что-то красное внизу, около чего возились хлопотливо собаки и
перелетали воронья и коршуны. Одна собака, упершись лапами в стерву, мотая головой, отрывала с треском то, чтò зацепила. Бурая кобылка остановилась, вытянула голову и шею и долго втягивала в себя воздух. Насилу могли отогнать ее.
Живем мы опять спокойно, зима
идет своим порядком, по серому небу
летают белые, снеговые мухи; по вонючей и холодной петербургской грязи ползают извозчичьи клячи, одним словом все течет, как ему господь повелел.
Обыкновенно глухари прилетают на привады вместе с полевыми тетеревами, увлекаясь их примером, одни же они никогда на приваду не
пойдут, особенно если
летают отдельною стаей.
Должно сделать общее замечание, что курочки
идут на приваду и под шатер гораздо скорее и охотнее косачей; это, вероятно, происходит оттого, что курочки вообще смирнее. Если стая состоит из одних курочек, то ее привадить к корму и покрыть несравненно легче; самые упорные и осторожные бывают стаи из одних косачей; среднее между ними составляют стаи смешанные, в которых курочки всегда первые
слетают на приваду и подходят под шатер; за ними, иногда очень не скоро, последуют и косачи.
Кстати же он вспомнил, как однажды он рвал на мелкие клочки свою диссертацию и все статьи, написанные за время болезни, и как бросал в окно, и клочки,
летая по ветру, цеплялись за деревья и цветы; в каждой строчке видел он странные, ни на чем не основанные претензии, легкомысленный задор, дерзость, манию величия, и это производило на него такое впечатление, как будто он читал описание своих пороков; но когда последняя тетрадка была разорвана и полетела в окно, ему почему-то вдруг стало досадно и горько, он
пошел к жене и наговорил ей много неприятното.
Узнала лесная челядь, что майор к ним в лес едет, и задумалась. Такая в ту пору вольница между лесными мужиками
шла, что всякий по-своему норовил. Звери — рыскали, птицы —
летали, насекомые — ползали; а в ногу никто маршировать не хотел. Понимали мужики, что их за это не похвалят, но сами собой остепениться уж не могли. «Вот ужо приедет майор, — говорили они, — засыплет он нам — тогда мы и узнаем, как Кузькину тещу зовут!»
Пётр. Я говорил тебе о нём… ещё ты назвала его воздухоплавателем, помнишь? Я тоже хочу быть воздухоплавателем —
летать мимо воздушных замков… Верка
идёт… Смотри, мама, какое у неё смешное лицо.
Из кустов выпорхнула,
перелетев тропу, какая-то птица, лошадь, вздрогнув, остановилась, Николай качнулся вперёд и, рассердясь, ударил её по бокам каблуками сапог, но когда она
пошла рысью, он приостановил её, продолжая думать всё открытее.
— Нет, Отец, льется на земле красная кровь, но я избегал соприкосновения с ней, и оттого я так чист. И так как нельзя, ходя меж людей, избежать грязи и крови ихней и не запачкать одежд, то на самую землю я не спускался, а
летал на небольшой высоте, оттуда
посылая улыбки, укор и благословения…
— Вы меня держитесь, ежели что. Уж я бывал, знаю. Ну, да у нас барин молодец, не побегит. А то был такой до вас вольноопределяющий, так тот, как
пошли мы, как зачали пули
летать, бросил он и сумки и ружье: побёг, а пуля ему вдогонку, да в спину. Так нельзя, потому — присяга.
На другой день утром я получаю записочку: «Если
пойдете сегодня на каток, то заходите за мной. Н.» И с этого дня я с Наденькой начинаю каждый день ходить на каток и,
слетая вниз на санках, я всякий раз произношу вполголоса одни и те же слова...
В сиянии и
славе нестерпимой
Тьмы ангелов волнуются, кипят,
Бесчисленны
летают серафимы,
Струнами арф бряцают херувимы,
Архангелы в безмолвии сидят,
Главы закрыв лазурными крылами, —
И, яркими одеян облаками,
Предвечного стоит пред ними трон.
Успокоив, сколь могла, матушку и укрыв ее на постели одеялом,
пошла было гневная Устинья в Парашину светлицу, но, проходя сенями, взглянула в окошко и увидела, что на бревнах в огороде сидит Василий Борисыч… Закипело ретивое… Себя не помня, мигом
слетела она с крутой лестницы и, забыв, что скитской девице не след середь бела дня, да еще в мирском доме, видеться один на один с молодым человеком, стрелой промчалась двором и вихрем налетела на Василья Борисыча.
От окна до моей кровати
шел широкий солнечный луч, в котором, гоняясь одна за другой и волнуясь,
летали белые пылинки, отчего и сам луч казался подернутым матовой белизной…